Сегодня

Четверг, 28 марта 2024

БЕЛЫЙ ТАНЕЦ

(повесть)

 

- «Ноль-четвертый», я – «Орион». Документы и два «двухсотых» у меня на борту.

- Дай Петрова.

- Он остался в ущелье, прикрывает взлет.

- …твою мать! Если с ним что случится, самолично лопасти тебе оторву.

- А без него мы бы не взлетели, огонь очень плотный. Но он сказал, что выйдет.

- Моли небеса, чтобы вышел. Что с «Ястребом»?

- Ушел.

- Та-ак… Ты понимаешь, что «зачехлить» его – личный приказ «Первого» и дело нашей чести?

- Понимаю.

- Ни хрена мы с тобой не понимаем. Конец связи»…

 

- «Синица», я «Ноль-четвертый». У меня в группе Петрова два «двухсотых».

- Твой Петров нам дает потерь больше, чем вся группировка!

- Но у него и результаты, как у всей группировки. Подыщите лучше замену выбывшим.

- Что я, рожаю их тут?

- Да поскребите по сусекам.

- Дожили: офицеров на войну по сусекам скрести… Ладно, поищем. Конец связи».

 

Глава 1.

ТОЧКА ВОЗВРАТА

 

 

1.

- Ненавижу!

Счастливая, топнула от негодования. Тут же смутилась, вспомнив просьбу Олега во время предыдущей встречи: если соскучилась и хочется ко мне - топни ножкой.

“Топай сам”, - не дала она тогда окончательного согласия на уговор.

Поймалась.

- Какая же ты зараза!

Обвила шею. Сама отыскала губы, успев лишь сладостно прошептать:

- Убью!

Стояли долго, пока по ногам не чиркнули тележкой: если пассажиры обходили их с равнодушным пониманием, то шнырявшим вдоль поезда носильщикам объезжать препятствие было недосуг.

- Почему ты меня все время обманываешь? Не стыдно?

- Смешно.

- Дерзишь? И почему я тебе верю?

- Потому что ты... А еще раз топнуть ножкой?

- Не буду! - топнула она поочередно двумя. - Какая я?

- Как крест на церкви - только молиться.

- А целоваться?

- Прочь! С дороги, - на этот раз их задели и едва не увлекли за собой перехваченные липкой лентой тюки, похоронившие под собой мчавшуюся под уклон тележку.

- Все меня обижают! А ты - в первую очередь. Зачем придумал какого-то Володю? Все, уходи, - вцепилась в куртку, зарылась лицом в ее мягкую фланель, отыскав местечко между пуговицами и знаками. - Я тебя не знаю, я жду у пятого вагона Володю в белом плаще. С гостинцами от тебя.

- Пойдем ждать вместе.

На самом деле потащил прочь от перрона - от брюхатых тележек носильщиков, от зазывавших почти даром отвезти в любую точку столицы бескорыстных таксистов-частников, от готовых всего лишь за монетку предсказать судьбу наичестнейших цыганок.

- Хочу гостинцев, мне обещали, - упираясь, капризно не соглашалась она.

- Чупа-чупс, - попросил Олег у лоточницы.

Развернул на ходу фонарик на палочке, но карамельку сунул себе в рот.

- Эти конфеты для твоих зубок вредны.

- Какая же ты гадина! – дотянулась, ударила по спине сумочкой. - И совсем не любишь меня. И не поцеловались еще.

Как хотелось - не получилось. Это на перроне, при встрече или проводах, окружающие спокойно воспринимают любое проявление чувств. Но отойди чуть в сторону от вокзала, и ты со своими эмоциями - уже объект насмешек или зависти. Если не хуже: проходившая мимо монашка, молча упрекая их в бесстыдстве, принялась истово креститься.

А они не нехристи – они просто сумасшедшее количество времени не виделись!

Но все равно перешли на тайнопись: он топнул ногой, и она, кивнув для пущей убедительности, тоже. Он демонстративно закатил глаза: надо подумать. Она сжала кулачки: все-таки я тебя когда-нибудь точно убью. Сдернул покаянно с головы черный берет морского пехотинца, сложил в мольбе руки: только не сейчас. Взгляд в сторону: ты мне вообще не нужен!

- А я и не к тебе, может быть, приехал, - Олег вновь залихватски водрузил берет и демонстративно уставился на блестящую, туго натянутую куртку на ее груди.

- Вот так всегда! Всю жизнь они у меня в конкурентках.

- Зато тебе - утешительный приз. В каком? - он поднял руки, открывая путь к подарку.

Она нырнула сразу в оба кармана. Ничего не найдя в них, застонала от возмущения и заколотила кулачками по груди.

- Все, так жить нельзя. Дружим только семьями, целуемся только щечками.

Он в ответ опустил к ногам дорожный пакет, принялся дышать на свои руки. Согрев, взял ее раскрасневшееся от морозца личико в ладони.

- Как же я люблю тебя!

Знал, что в ответ промолчит, что эха не случится - никогда за два года знакомства она не повторила подобного хотя бы в шутку. Видел, чувствовал, что душой рвалась к нему, телом ластилась, но едва звучало его откровение - гасла. Он знал причину и она, собственно, заключалась в нем самом: он не звал к себе. Уверен - пошла бы. Не сомневался - обоим стало бы стократ лучше и покойнее. До сегодняшнего дня загвоздка была в малом - в его семье, но нынче все наконец-то решилось. Так что есть и сюрприз, и подарок, но только - в другом кармане...

- Лена!

Ее вроде никто не должен был увидеть на Ленинградском вокзале, но уж что-что, а запросто встретить знакомого в многомиллионной Москве – этим восьмым чудом света столица славилась всегда.

Нет, звали не ее, но они поспешили в метро, в этот спасительный подземный круговорот, который сам прижмет к тебе любимого человека, даст возможность побыть среди сплюснутых тел наедине и еще привезет в нужное место.

- К бабушке?

Лена на мгновение задумалась, но даже если бы и вздумала возразить, не имела никаких шансов пойти против течения. К бабушке, только к бабушке, вниз по эскалатору.

- Граждане, проходите слева, не задерживайте друг друга, - поддакнула из стеклянной будки на всю станцию дежурная.

Никто не понял тайного подтекста объявления, а Олег назидательно поднял вверх палец: гражданочка, стоящая выше меня на одну ступеньку эскалатора, метро – это транспорт повышенной опасности, и требуется выполнять все инструкции и предписания. Лена кивнула, легонько нажала ему на нос – «пип», но что-то настороженное вдруг вновь мелькнуло по ее лицу. Лучшая лакмусовая бумажка женских проблем – влюбленный мужчина: пожар рядом не увидит, а над упавшей ресничкой любимой изрыдается...

Несмотря на обеденное время, народу в вагонах оказалось не так уж и мало, но он сумел занять для Лены лакомое местечко между дверьми и поручнями сидений. Изображая толпу, прижался к ней, не позволяя отстранить “конкуренток”.

- Не обижай их, мы еще не поздоровались.

- Ты, между прочим, еще не поздоровался и со мной.

- Ну-ну-ну, тебе не идет надувать щечки. А то дядя милиционер остановит и спросит: а почему это доблестные морские пехотинцы возят в метро хомячков без корзинки.

- Повезло мне - ты такой ласковый! И приехал опять на чуть-чуть?

- Не дождешься. До завтрашнего вечера – как минимум. Если не закончится война. И ты помнишь, что завтра – годовщина моего первого преподношения тебе цветов?

Олег отстранился, но лишь для того, чтобы раскрыть пакет. Получив свободу, в нем блаженно расправили согнутые спинки веточки с белыми колокольчиками.

- Это же ландыши! – Округлила глаза Лена. - Тебя проклянут юные натуралисты и арестует зеленый патруль.

- А я сразу на Библии, Конституции и Боевом уставе Сухопутных войск чистосердечно поведаю, по какому поводу и для кого старшим лейтенантом Олегом Урмановым проделан этот благороднейший акт вандализма. И буду прямо в зале суда прощен и категорически оправдан.

- А мне расскажешь?

- Не-а. Вот этим вот ушкам еще рано слушать взрослые слова.

Спасаясь от щекотки и сама все прекрасно зная, Лена прильнула, прикрыла глаза. В транспорте женщины часто уходят в себя, отдаваясь воспоминаниям. Тем более, что сиреневая ветка метро длиннющая, и станция “Тушино” - в самом конце ее. А на ушко шепотом все же рассказывается то, что запрещено слушать маленьким...

- Погоди, люди смотрят, - отстранила Олега, когда он совсем близко приник к ней. А чтобы не сопротивлялся, полезла в кармашек. – Ты обманщик, а я вот на самом деле приготовила тебе подарок. Не из ландышей. Зато из самого Валдая.

Извлекла на свет колокольчик, легонько пошевелила им. Раздался мелодичный звон, сумевший перекрыть перестук колес и свист ветра в вагоне метро, гомон стоявших рядом студентов, музыку из одного плеера для двух пританцовывающих тинейджерок, воткнувших себе в уши по черной кнопке наушников. На звон обернулись, старушки с лавочек подняли головы, готовые перекреститься, и Лена торопливо зажала колокольчик в ладошке. Прошептала:

- Пусть этот звон отгоняет от тебя всех злых духов и других женщин.

- Про духов – это хорошо, - выцарапал пальчиком из женского кулачка колокольчик, полюбовался. – На Кавказе этих духов…

Лена замерла, посмотрела внимательно на Олега.

- Погоди, на каком Кавказе? И что ты говорил про войну? Ты что, едешь в Чечню?

- Какая Чечня? Мы едем к твоей бабушке.

- Ты что-то не договариваешь…

- Если о чем и не скажу даже за компот – это про пароль и военную тайну. Где мы едем?

 

2.

Прошлым летом они точно так же мчались по московскому подземелью, вырываясь на окраину города. Скрипучий ветхий автобус довез их до еще более ветхого Дома отдыха, где, согласно веянию новых времен, не заглядывали на четырнадцатую страницу паспортов со штампом о семейном положении. И им достался номер люкс с портретом Ленина, читающего “Правду”. И – одной широкой кроватью, на которую они сразу бросили понимающий взгляд.

- Нет, - Лена категорически выставила вперед руки, едва он опустил сумку и подался к ней.

Но номер, не считая Ленина, был один на двоих, одна на двоих была кровать, и зачем ехали сюда, понимали оба – не цветочки же рвать в лесу.

Оказалось, их.

Но поначалу Лена все находила и находила, все придумывала и придумывала себе занятия, любая попытка оторвать ее от которых могла смело рассматриваться как измена Родине: погоди, еще не накрыли стол; минуту, перемоем посуду; надо хоть немного поправить шторы…

- А можно еще помыть полы, то бишь надраить палубу, - подсказал Олег, когда фантазия ее иссякла, а глаза продолжали искать очередную зацепку в оттяжке времени. - Но поскольку ты все равно сделаешь это хуже, чем мои матросы, а к тому же сегодня и не суббота, я отменяю твой парково-хозяйственный день. Ты хочешь понести наказание за невыполнение приказа старшего по званию?

- А какое оно может быть?

- Иди ко мне.

- Идти к мужчине – это наказание? Вот видишь, а я не согласна с таким отношением к нам, женщинам. И от всего нашего сообщества, от их имени… Не надо. Не хочу. Больно же.

Оттолкнулись, как два бильярдных шара, откатились каждый к своему бортику. У него под рукой оказался уже накрытый столик и он наполнил вином два граненых стакана, первыми перечисленными в пожелтевшей описи за 1975 год. Лена у окна бесцельно водила пальчиком по стеклу.

- Я очень боюсь, что ты решишь, будто мне нужна от тебя только и исключительно постель, - объяснился издали Олег на случай, если Лена вдруг упрекнет его в недостаточной решительности.

- Правильно боишься.

- Тогда – все: нельзя так нельзя, - с горечью развел он руками. Они знакомы ровно год, трижды он ухитрялся вырываться к ней из своего мурманского морского далека, но пионерское расстояние в их отношениях не сократилось ни на йоту и дружили они в самом деле только щечками. - Поверь, я принимаю и благодарен даже той толике, чем разрешено владеть. За тебя.

Выпил один. В самом деле – все. Они взрослые люди и каждый сам определяет, чего ему хочется. Другая бы на ее месте…

Оборвал себя: если Лена не замужем, это вовсе не значит, что она может или даже должна бросаться на шею первому встречному-поперечному. Другое дело, что он не стал для нее близким и желанным, что, наверное, есть кто-то другой, с кем она более откровенна. Значит, не разбудил, не заинтересовал, не увлек. Потому владейте малым, товарищ гвардии старший лейтенант – простой возможностью любоваться Леной издали и тешить свое самолюбие знакомством с такой красивой женщиной. Хотя, черт возьми, все же обидно…

Лена глянула из-за плеча:

- Мы больше не дружим?

Он грустно улыбнулся ей все так же издали, посмотрел долгим взглядом, словно запоминая и прощаясь. И - вышел из номера. Да столь неожиданно и резко, что Лена не успела остановить его ни голосом, ни жестом. Только пальчик, не дорисовав ромашку на запотевшем стекле, упал вместе с рукой на подоконник.

Комната мгновенно стала пустой, убогой, в коридоре тут же послышался топот, заурчала вода в трубах, в соседней комнате стали дергать балконную дверь, под окнами взвыла собака. Скорее всего, все это происходило и раньше, но лишь теперь, с исчезновением Олега, привлекло внимание и стало пугать, настораживать. Растерянно огляделась. Машинально пересчитала лепестки, что успела нарисовать в ромашке – “любит, не любит, любит”… Шесть штук, четное, роковое для гадания количество. Но это она просто не успела дорисовать узор...

И только в этот момент на глаза попался оставленный Олегом берет морского пехотинца. Осторожно перевела дух. Быстро, словно за ней подсматривали и она боялась не успеть, дорисовала на стекле еще один лепесток. И даже подышала после этого на стекло, чтобы ромашка стала видна более отчетливо. Она – любит.

Тут же испугалась снова, но на этот раз уже своему состоянию: неужели Олег занял в ее жизни так много места, что она теряется без него и, в конце концов, не хочет, чтобы он когда-либо куда-либо исчезал? Но ведь он обязательно, обязательно, обязательно вернется. Он должен, должен, должен появиться в комнате и увидеть ромашку. Он не мог, не мог, не мог вот так просто обидеться и уйти. Она, конечно, сама дура, но нельзя, нельзя, нельзя же верить всему, что исходит от женщины. Ее поступки – это путь сомнений.

Вернись!

Олег услышал, широко распахнул дверь. Но вначале появился небольшой букетик ландышей.

- Больше не нашел, - отыскалась вслед за ними и пропажа. - Небось, местные старушки подчистили все для продажи… Ты чего дрожишь?

- Я испугалась…

- Это по коридору таскают новую мебель.

- …что ты ушел. Наверное, этого нельзя говорить.

- Я никогда не уйду от тебя. И даже не надейся.

- Тогда ура. Мне повезло. Здравствуй.

Сквозь дрожащие белые колокольцы сама коснулся губами его губ, но едва задрожали оба от страсти, Лена вновь, уговаривая то ли себя, то ли его, попросила:

- И все же так нельзя. Ведь нельзя же?!

Огляделась беспомощно по сторонам, но даже добрый дедушка Ленин, восьмое десятилетие читающий одну и ту же газету, сделал вид, будто не замечает мольбы оказавшейся в его покоях женщины. Понимая неизбежное поражение, в тайне души даже желая его, Лена вдруг уцепилась за последнюю соломинку:

- Я здесь не могу. Здесь... здесь столько народу было до нас... Нет, нет, нет. Прости.

Вырвалась, протиснулась на балкон мимо рассохшейся, застрявшей посреди проема двери. Стала рассматривать растущие под балконом голубые елочки, уходящую мимо детских качелей тропинку, утыкающуюся в спокойную гладь озера. Олег при выборе места отдыха еще сказал, что там, где вода, там спокойствие. Только где оно, спокойствие?

Урманов вышел следом, обнял застывшие в ожидании плечи, коснулся губами волос. Они показались холодными, и он принялся согревать их дыханием. Губы ощутили скрытый под прической шрам, и мимолетно подумалось, что они все же мало знают друг друга. Но тех штрихов и моментов, деталей и полутонов, которые проявлялись в их редкие встречи, видать, хватило, чтобы у него создался не глянцевый, а объемный портрет однажды встреченной в метро женщины. И близость – не самоцель, здесь он не лукавит. Но если она случится, он должен помочь Лене подойти к ней с достоинством. Потому что насколько он понимает женщин, их более всего страшит не “как это будет”, а “что будет потом”. И не с ней лично, а с отношением к ней. Вот создал Бог материю…

Тепло от его ровного дыхания успокоило Лену, она расслабилась, повернулась лицом. Снова – второй раз! сама! - поцеловала, чуть прикусив ему нижнюю губу:

- Вот тебе.

За что - явных причин вроде не было, а не из явных - лежала на поверхности: Лена так и не определилась, как себя вести, и не уверилась, что им нужна эта встреча. И спросила именно об этом:

- А что будет завтра?

Завтра он будет также благоговеть и ошалевать!

Но в ее вопросе, конечно же, подразумевался больший подтекст: я становлюсь только лишь любовницей? У нас нет совместного будущего? Она могла задавать эти вопросы, ее возраст при ее красоте и женственности еще не подпадал под неизбежность одиночества. Но через несколько лет это может случиться, если потратить себя на женатого мужчину, который так и останется с другой…

- Я знаю, как все это кончается.

Она приглашала к серьезному разговору, она умоляла поговорить о будущем, определить ее роль и место в его жизни. Он считывал ее просьбу до последней запятой, до ударения в каждом слове, но еще не был готов к ответу. Увидев на стекле рисунок, хотел погадать, но Лена отвлекла:

- И очень быстро.

В его случае ни страстно переубеждать, ни возмущаться пока не имело смысла. Он мог лишь искренне удивиться:

- Почему должно кончаться, да еще быстро?

- А ты у нас маленький, ничего не понимаешь.

Он все понимал, но, тем не менее, не мог даже предположить, что когда-либо ему разонравится это светлорусое чудо с миндалевидными глазами и точеным, немного скуластеньким, личиком. Восток со своими шехерезадами и гейшами – на задворках империи под названием Красота. А со своими проблемами он постарается разобраться. И по возможности быстро.

Утверждая это, медленно повел вниз серебристый ободок молнии на ее кофточке.

- Молчи! - приказал Лене, у которой округлились глаза от столь откровенной наглости человека, который доселе не позволял себе ничего подобного и близко.

- Все равно молчи, - повторил он еще строже, когда у Лены остановилось дыхание - кофточка распахнулась.

Сам торопливо наклонился к не успевшей спрятаться белой полосочке лифчика на плече, принялся неистово целовать набухшую, запульсировавшую на шее жилку. Спутницу оставляли силы, она оседала под его сладострастным натиском, но едва он попытался оторвать ее от балконных перил, с мольбой в голосе попросила:

- Давай уедем отсюда.

- А кто нам будет читать газету “Правда”?

- Бабушка.

Она отступала к последнему, самому дальнему барьеру, надеясь за это время или справиться со своими чувствами, или охладить кавалера. Впрочем, поцелуй он еще раз дрожащую от страсти жилку, дождись, когда у Лены подкосятся ноги, - и можно было бы никуда не ехать. Но Олег отступил в комнату, сгреб скатерть-самобранку с обшарпанного столика, взялся за не распакованные сумки. Он найдет в себе силы подождать еще. Лишь бы Лена встречала его приближение не со страхом и не отчаянно-обреченно, а в таком же трепете, как и он сам.

Зато сама Лена, скорее всего, не ожидала от него такого быстрого согласия. В который раз за день насторожилась. Она слишком часто отталкивала Олега, в то же время не прогоняя бесповоротно, и любое неосторожное слово могло породить у него обиду, порвать хрупкую нить, которая их трепетно связывала. При всей неопределенности своего положения ей не хотелось подобного развития событий, и логичнее было улыбнуться, самой освободить его руки: мы остаемся. Но слово было сказано, этому слову беспрекословно подчинились, и во вред и неудобства обоим, но теперь требовалось идти до конца. Она продолжала оставаться мышкой, играющей с котенком из безопасной норки. Тем более, что стекло высохло, а Олег так и не сосчитал лепестки на рисунке.

- Мы дураки? - все же спросил он перед тем, как закрыть на ключ в пустом номере одного Ленина.

- Да.

 

3.

Но они все же поехали на квартиру к ее бабушке.

Сама она жила у Лены, но ключи выдавала - полить цветы и забрать почту. Появление посторонних в “хрущевке”, состарившейся вместе со своими жильцами, во избежание пересудов и ради бабушкиного спокойствия исключалось категорически, и они до этого не подходили к дому даже близко. И сейчас перед тем, как проскользнуть поодиночке в дом, напугали сами себя настолько, что даже в прихожке остались стоять, как цапли, среди темноты. А включать свет, музыку, громко разговаривать, хлопать дверью, перемещать что-либо в самой квартире - было равносильно самоубийству. Лишь пытались рассмотреть собственный диалог:

“Нам это было надо?”

“Не обижайся”.

“Но ты ведь больше не убежишь никуда?”

“А ты хорошо обо всем подумал?”

Зная его ответ и опережая действо, произнесла шепотом:

- Мы даже руки не помыли с улицы.

Две секунды.

- С мылом, - бдительно стояла за спиной Лена.

И вновь было не понять: то ли оттягивала время, то ли в самом деле беспокоилась о чистоте.

Тем не менее, более послушным в своей жизни Олег никогда не был. С мылом - так с мылом. Через нетерпение - но дважды.

Как в школе на проверке, повертел в темноте руками перед лицом проверяющей: довольна? Лена, скорее всего, не застала времен, когда в классе на каждый день назначался санитар, стоявший на страже чистых ногтей одноклассников. Поэтому, опасаясь, что его юмор до конца не будет понят, стал на колени, примиряюще-просительно прижался щекой к коленям. Кто-то из поэтов однажды спьяну или ради красного словца воспел им оду, женщины поверили в эту чушь, а на самом деле вовсе не колени манят мужской взор - таинственнее и притягательнее ложбинки под ними.

Лена, справедливо опасаясь ненасытности и необузданности мужских губ у края платья и желая прервать их путь к остальным женским таинствам, с усилием попыталась поднять его с пола. Подчинился, но только лишь для того, чтобы мимоходом, как бы случайно коснуться лицом мягких, податливых контуров живота и ног, уходящих в теплую глубину. Спасая себя, Лена опустилась вниз.

- Нам нельзя кричать, а я хочу на тебя поругаться, - шепотом сообщила она свою великую тайну.

- Нам повезло обоим. Я тоже хочу на тебя поругаться.

Их шепчущие губы оказались настолько близки, что не позволить им соединиться - грех получался еще больший, чем у Адама с Евой. Хотя какой мог быть у них грех, если все человечество обязано им своим существованием!

Лена слабо оттолкнулась, а может, это был ответный робкий порыв, но Олег больше не желал и не имел сил разбираться в тонкостях. Все же самое великое таинство и совершенство на земле - это чувственное женское тело. Которое можно ненасытно целовать, подсознательно отмечая уголки, откуда исходит дрожь, и вампиром впиваться в них, не давая им успокоиться. Упругая, плотненькая фигура Лены - вся истома...

- Погоди, я приму ванную, - выбросила, наконец, перед морской пехотой Северного флота белый флаг московская Бастилия.

Писать стихи Олег бросил еще в школе, военное училище перевело его в когорту прозаиков, должность разведчика в морской пехоте предопределило дорогу в критики, но тут воображение вновь вернулось к поэзии и откликнулось сразу: сквозь воду в ванной он увидит...

Он ничего не увидит в темноте!

На гражданке порой в сторону военных посматривают снисходительно: бедные, несчастные, зашоренные. И попадаются на крючок, потому что на самом деле с первого дня пребывания в погонах военных учат принимать решения и брать ответственность на себя. В любой обстановке. А армейский устав вообще предписывает офицеру любой доклад начинать со слов “Я решил...”.

Он решил!

- Набирай воду, я сейчас, - Олег подался к двери.

- Нельзя!

- Я тихонько.

Глазок показал, что лестничная площадка пуста, и он выскользнул в подъезд. Военных еще учат марш-броскам, то есть бегу по пересеченной местности за короткий промежуток времени. Город для этого - идеальный полигон.

Нужные предметы нашлись не сразу, но от киоска - к киоску, и вожделенные находки согрели сердце морского волка. Пряча покупку, Олег поскребся обратно в тайную дверь.

- Где ты был, чертушка? - не увидев ничего в руках, но по счастливому выражению лица понимая, что желаемое достигнуто, удивилась Лена. – Ведешь себя кое-как.

Он чмокнул ее в нос и поспешил в ванную. Вода была набрана, и он, закрывшись, чиркнул зажигалкой. Извлек из карманов плавающие свечи. Запалил фитильки, пустил круглые алюминиевые корзиночки по легким волнам. Затем в воду стали падать лепестки роз. Трех бутонов оказалось достаточно, чтобы вокруг огоньков заколыхалось бело-розовое покрывало.

- Прошу.

Лена, конечно, пыталась что-то предположить, но увиденное потрясло ее.

По крайней мере, Олегу захотелось увидеть это в ее широко раскрывшихся глазах. В них, конечно, первыми впрыгнули огоньки от свеч, но и ему нашлось местечко, когда Лена повернулась. Смущенная и растерянная, протянула руку, коснулась его щеки.

“Спасибо, - передалось ему состояние хозяйки. - Но это значит, что я...”

Он в ответ поцеловал мягкие подушечки пальцев с острыми, идеально округлыми окаемочками ногтей:

“Передайте, что это значит только одно - мое восхищение ее красотой, трепетностью, смущением, умом. И что я очень хочу к ней”.

Пальчики, запомнив тираду, добросовестно понесли информацию к сердцу хозяйки, но его взгляд даже в полутьме оказался быстрее - он не стал ждать внутренних токов, прожег расстояние. Лена мгновенно расшифровала послание, вытолкала автора в коридор, захлопнула дверь. Олег весь превратился в слух и уловил главное: защелка не повернулась. А на стиральную машину мягко легла одежда, легонько стукнувшись о железо замочком от серебряной молнии.

Выждав минуту вечности, Олег вошел внутрь. Таинственно освещенная тремя колышущимися свечами, Лена лежала среди лепестков роз. Взгляд поднять постеснялась, и он сам тронул лоскутное одеяльце, закрывшее женское тело.

- Как же ты мне нравишься, - прошептал восхищенно, хотя вода предательски и старалась размазать, размыть фигуру.

- Тело или я? - вдруг насторожилась Лена. И даже принялась нагребать на себя лепестки, пряча фигуру: знай свое место, ты - вторична. Свечи, недовольные размолвкой, закачались, готовые пролить растаявший воск и, доказывая преданность покупателю, уйти “Варягами” на дно.

Но он настолько беззащитно и искренне улыбнулся женской глупости и ревности - как это можно отделять от себя собственное тело, - что Лена успокоилась. И тогда он начал поднимать ее из воды. Лепестки, не желая расставаться с понравившейся ей женщиной, стали льнуть, липнуть к ее телу, а Лена, пряча себя за веки, закрыла глаза. И хотя Олегу безумно хотелось разглядеть ее без водяных размывов, не стал смущать и прижался к ней прямо в форме.

- Я так долго тебя ждала, - прошептала она.

 

4.

И вот они вновь едут по знакомому маршруту.

- Может, сразу утюг купим?

В прошлый раз, чтобы придать измятому покрывалу на кровати первозданный вид, им пришлось в поисках утюга перерыть весь гардероб, чтобы в итоге обнаружить его среди хрустальных фужеров в коробке из-под елочных игрушек. Проблемы начались позже, когда начало поджимать время ехать к поезду, требовалось возвращать находку в бумажные обертки, а утюг все никак не мог остыть. Лена, нервно хихикая, уже гладила им мокрые тряпицы, Олег, пугая на подоконнике воробьев, выставлял его в форточку, но побеждать еще советский Знак качества пришлось все же в морозильной камере холодильника.

- Думаешь, он потребуется?

- Не понял! – взял стойку Олег.

Лена вдруг осеклась, словно раньше времени проговорилась о чем-то неприятном для себя. Или ее заминка перед тем, как спуститься на Ленинградском вокзале в метро, все же имела под собой какую-то основу? Вот, попробуй оставить человека одного в Москве – сразу проблемы. Пора прекращать это гиблое дело одиночества, пока не поздно. Но ведь встретила вроде искрометно, он не переставал удивляться, как после всего лишь одной совместной ночи человек может из настороженной светской дамы превратиться в задиристого, с не проходящим чувством юмора забияку. Лене это шло, потому что она, наконец-то, перестала следить за каждым своим словом, каждым жестом, и стала открытой, чистосердечной, легкой в общении. И иного теперь не надо!

- Тебе поставили в школе двойку?

- Ага. По чистописанию и поведению.

Предметы показались Олегу слишком знаковыми, и он, наклонившись, посмотрел Лене в глаза, взглядом спросил встревожено:

“Что-то случилось? Что-то случилось у нас?”

“Погоди, не сразу”.

“Мне страшно. Не хочу ничего плохого. Ни тебе, ни себе, ни нам, ни всему человечеству, за исключением условного или явного противника морской пехоты государства Российского”.

Лена вздохнула: если бы этого можно было избежать. Улыбнулась виновато, покачала головой:

“Да, бывает и так”.

Отвела взгляд на новую схему метро со строящимися линиями и станциями.

“Видишь, все меняется”.

“Вижу. И у нас тоже все поменяется, сегодня же. Ты пока не знаешь, но я приехал, чтобы остаться с тобой навсегда”.

“А ты далеко”, - впервые не поняла его ответа Лена.

От прежнего задиристого котенка, встретившего его на вокзале, не осталось и следа: пусть и в лакомом уголке, но в вагоне стояла уставшая, обремененная заботами женщина, так пронзительно похожая на ту, теперь уже далекую и почти забытую, настороженную даму, которая боялась остаться с ним наедине. Она что, возвращается в то время? Ей там уютнее и спокойнее?

Похоже, Лене самой стало жалко себя, на глаза навернулись слезы, и это совсем испугало Олега. Какую станцию метро, не учтенную на схеме, он проехал, не заметив? Где была пересадка на более короткий путь? Почему схема появилась только сегодня?

“Что? Ну что у тебя? - теребил он ее за рукав кутки. – Это я виноват?”

“И ты тоже. Нам выходить”.

В метро в час пик и захочешь остаться - вынесут. Основная проблема - это попасть в нужный тебе поток, а не быть выдавленным из общего русла в тупик или во второстепенную, абсолютно не нужную тебе протоку.

Но он сумел не только устоять утесом в людском водовороте, но и уловить секунду, когда между прибытием электричек вокруг проявилось пространство. Возвращая ее в день нынешний, не позволяя меняться установившимся между ними отношениям, подсознательно желая если не избежать неприятностей, то хотя бы сгладить их остроту, Олег стал перед Леной на колено:

“Не знаю за что, но прости”.

Рисковал, что затопчут, и наверняка подобное произошло бы, но какой-то сухонький мужичок в выцветшем синем берете вдруг принял на свою спину весь напор толпы, выдержал те секунды, пока Лена не кивнула в знак согласия и Олег не встал.

- Это по нашему, - толкнул плечом морского пехотинца десантник и исчез в толпе.

- Ура, меня похвалили.

Лена, в отличие от первых минут встречи, не приняла шутливого тона, и это подтвердило: она слишком серьезно относится к тому, что родилось в ее душе. Хотя наверняка все окажется малозначительным и рассыплется в прах, когда он расскажет о цели своего приезда. А чтобы Лена не терзалась непонятными сомнениями, он не станет ждать, когда они вновь окажутся в благословенной бабушкиной комнате с утюгом среди хрусталя.

- Слушай, я голоден и совершенно трезв. Скажи, что ты тоже хочешь кушать, - попросил он Лену при выходе из метро, когда она замерла в нерешительности перед автобусом, собирающих пассажиров в сторону бабушкиного дома.

Не мог не заметить, что своей просьбой словно снял с нее бремя обязанности ехать на тайное свидание. Конечно, не только его телеграммами, звонками и короткими набегами на Москву жила любимая женщина. У нее, естественно, шла своя, совершенно незнакомая ему жизнь, но не может быть, чтобы он проехал точку возврата по новым схемам с незнакомыми станциями. Не может быть, потому что он не желает этого. Все машины – стоп! Команде – аврал! Шлюпки на воду – человек за бортом. Тем более, небо потемнело, предвещая если не грозу, то хороший дождик.

- Мы идем… куда? Где нас ждут? - Олег огляделся.

С угла улицы ему замигал ободок с втиснутыми в него разноцветными лампочками, указывая путь в полуподвальное кафе: мы здесь, туточки, рядышком. Спасибо, родимые, маяки всегда помогали морякам найти дорогу к родному берегу.

- Господи, спаси и сохрани, - тем не менее перекрестился, едва переступил порог.

Явно желая выделиться в длинном ряду забегаловок, хозяин кафе призвал в союзницы Бабу Ягу, и та, клонированная во всевозможных вариациях, видах и образах, заполонила все помещение. Самая крупная и наверняка главная распорядительница вертепа уже протягивала руку, пристроившись в ступе у входа – то ли здороваясь, то ли прося позолотить ручку. Но при всем этом из кухни вкусно пахло блинами, в зальчике сеялся умиротворяющий мягкий свет, миленькая миниатюрная девушка негромко играла в уголке на “Ионике” – и они, переглянувшись, остались. В кабинке, правда, над ними зависли сразу три симпатичные бабуси на метлах, но если не поднимать голову, то вроде бы никто и не мешал. Для гарантии Олег достал колокольчик, легонько позвонил, показывая Лене: сама учила, что так разгоняют злых духов. К тому же на звон пришла и бледненькая худенькая официанточка.

- Девушка, правда, я пришел сюда с самой красивой женщиной? – прежде чем сделать заказ, попросил ее подтвердить очевидный факт Олег.

Та скучно оглядела его спутницу, повела взглядом по стенам и всевозможным выступам, где замерли в ожидании ответа десятки симпатичных страшилищ: смотри, девка, гости пришли и уйдут, а тебе оставаться с нами. Самые красивые – мы… Девушка вынужденно кивнула, но всем видом дала понять: это потому, что клиент у нас всегда прав, а я на работе. Но у меня, конечно же, есть собственное мнение...

- Мне здесь не нравится, - поднялся Олег.

Щелкнул по изогнутым носам старушек над головой. Те возмущенно закрутились на метлах, зато официантка моментально изменилась в лице, умоляя остаться. Для нее страшнее всех постоянных обитательниц заведения и случайных гостей мог оказаться хозяин, который через тайный глаз камеры слежения, прикрытый подолом одной из старушек, наверняка следил по монитору за обстановкой в зале. А уж он не простит уплывших денег из-за того, что нанятая за полцены девицы из такого же ближнего зарубежья, как и он сам, задумала показывать свой норов и каприз клиентам…

- Извините, - мгновенно забыв и о собственном мнении, и о старухах, залепетала девушка. – Я всего два дня здесь… Непривычно. Не уходите. Я на испытательном сроке…

- Мы остаемся, - пожалела ее Лена, одергивая Олега. – Это он думает, что я красивая. А я еще красивее, чем ему кажется.

Уличенная в своих тайных мыслях, официантка совсем смутилась, зачирикала ручкой в блокнотике. У стойки бара появился хозяин – толстенький и подвижный, как ртуть, грузин, готовый улаживать инцидент. А если потребуется, если клиент только поведет бровью - на глазах у публики и расстаться с оплошавшей девицей. Несчастный блокнотик в руках официантки задрожал осиновым листком, и Олег вслед за Леной простил девичьи дерзость и глупость:

- Мы сейчас изучим меню и пригласим вас. А пока принесите вазочку, мы хотим поставить цветы.

Сколько ошибок и глупостей совершается из-за дурацкого благородства. А ведь учила армия: не менять решения, если уже ввязался в бой. А тем более ни при каких обстоятельствах не жалеть противника…

 

5.

Но разве бедная девочка была его противником!

- Мне показалось, ты хотел что-то сказать, - попыталась отодвинуть свои признания Лена, глядя на Олега поверх бокала с любимым французским “Ла Шасоном”. Он как-то попытался найти это вино в магазинах, но оказалось, его привозили в Россию только в пакетах и лишь для ресторанной сети. Потому – только в разлив, потому – не для каждого дня. Но ничего, у них с Леной тоже еще вчера не было возможности видеться каждый день…

Лена ждала, но он, вновь являя никому не нужное рыцарство, уступил пальму первенства ей. Безраздельно верил, что его тост станет завершающим и подведет окончательную, бесповоротную и эффектную черту под их двухлетними мытарствами, сомнениями и ожиданием. И символ этого лежит в нагрудном кармашке, а не в куртке, где искала подарок Лена. А уж ее колокольчик как никогда окажется кстати…

- Для меня важнее ты. Рассказывай.

Лена, все еще сомневаясь в необходимости объяснений, отпила глоток вина. Со всех углов на нее смотрели хитрые и дальновидные, а потому вечные, солидарно умоляющие потерпеть и не раскрывать свои карты, Бабы Ежки. Но Лена, видимо, уже решилась, и выдержала паузу только потому, что официантка принесла салаты.

- Наверное, не в этот день это нужно было говорить, но раз ты здесь… - одним глотком выпила остаток вина – и как в прорубь бросилась: - Я влюбилась.

- Я это знаю, - улыбнулся Олег.

- Погоди, ты не понял. Не в тебя. У меня появился мужчина. Другой.

Олег коротко хохотнул. Не оттого, что не мог представить чего-то подобного, а нервно, от неожиданности.

- Ты не допускал мысли, что я кому-то могу еще понравиться? – грустно усмехнулась Лена. Вонзила в «греческий» салат вилку, разворошила для нее же сотворенную поваром красоту и гармонию.

- Нет-нет, это я… просто...

- И мне просто хочется по утрам просыпаться на мужском плече. Я люблю стирать мужские рубашки. Я готова бесконечное количество раз подогревать ужин, зная, что мой мужчина все равно придет ко мне. Только ко мне.

- Но ведь я…

- А что ты, Олег? Ты – вихрь, ураган, но на один день, на час, на минуту. Налетел – и нету.

- А тебе нужен мужчина на якоре, на цепи, на привязи? – с зарождающейся обидой поинтересовался Олег. А если честно – захотелось вдруг сделать больно и Лене, чтобы узнала, почувствовала, как обрывается сердце.

- Каждой женщине нужен мужчина на цепи, на якоре, на ошейнике – называй это как хочешь. Но чтобы был только ее, - вдруг совершенно неожиданно согласилась Лена с презренной ролью.

Олег тем не менее внутренне согласился, что он сам готов оказаться привязанным самыми сильными канатами к ней. И при этом самолично готов затянуть на них самые изощренные морские узлы. Требовалось, наверное, что-то говорить еще, и спросил о том, что, по большому счету, совершенно не интересовало:

- Кто… он?

Лена замялась, но скрывать не стала:

- Тренер. Работает с детьми.

- И как… долго ты его знаешь?

- Несколько месяцев. И он… он сделал мне предложение.

- Ты его любишь?

- Да.

Ответ - как вызов. Пианистка поддержала решительность Лены бравым вступлением к новой мелодии, в соседней кабинке с грохотом вскрыли шампанское. Все же зря они пришли в логово к нечисти, надо было уходить сразу.

- Мы рады приветствовать вас в нашем кафе и желаем всем приятно провести вечер, - продолжала издевательство пианистка. Значит, основная ведьма здесь – она. А рядилась в крохотульку-принцессу…

- Но ты ведь была такой радостной при встрече, - ничего не понимал Олег.

- Потому что… потому что я очень благодарна тебе за все, что было между нами. И как было. Ты прекрасный любовник, я таяла в твоих объятиях, но… но этого мало в жизни.

- Это все неправильно. Я против.

- А меня ты спросил? Ты меня когда-нибудь о чем-нибудь спрашивал? Что, кроме постели, ты мне предлагал? А я… я не могу, извини за грубость, как ты, кувыркаться сразу на двух простынях, - ударила наотмашь, больно, чтобы не проснулась жалость и не было возврата. И для гарантии, контрольным выстрелом, совсем невероятное из ее уст: - Ты думаешь, если удовлетворил женщину в постели, если крутил ее в разных позах, то уже осчастливил ее, и ей всего стало достаточно в этой жизни?..

Бред! Наваждение. Даже если все слова - правда, Лена не могла произнести подобного в силу своей интеллигентности. Она заболела. Ее подменили инопланетяне. Она стала наркоманкой и не ведает, что творит. Не за себя – за нее боязно. Сейчас они оба успокоятся, переведут дыхание и вернут все паровозы на свои рельсы.

- Устала я с тобой. И потому – полюбила.

А вот теперь – страшно. Тихому голосу веришь, потому что люди, говорящие шепотом и не срывающиеся на крик, держат себя в руках и действуют осознанно.

- Получите то, что желали, - принесла пышущие жаром блины со сметаной и икрой дурочка - бледная спирохета.

- Но неужели… неужели из наших отношений ты запомнила только постель? Только то, как мы…

Олег склонился над тарелкой. Сметана таяла на горячем блинном конвертике, и он стал наблюдать, протечет она с края или нет. Это неожиданно показалось важным, потому что все иное, что слышал, не могло происходить в реальности, это не имело к нему никакого отношения, а тем более никак не соотносилось с Леной. Да еще сейчас, когда он, ради получения квартиры согласившись поехать в Чечню, обеспечил семью нормальным жильем и получил моральное право поговорить с женой о разводе. И та безропотно и безвольно, как все делала в этой жизни, кивнула, прощая и отпуская к сопернице, которая, как выяснилось, уже любит другого… Кино и немцы! Ни жилья, ни прописки, ни семьи, ни любимой женщины. Впереди – только война. В секунду, пока галантно уступал право первого слова. Вдогонку рассказать о себе? Вызвать жалость? Обречь Лену на чувство вины? Переложить на ее плечи свои проблемы? Любое его слово может быть расценено именно с таких позиций, если у нее не нашлось о прошлом иных воспоминаний, кроме как про кувыркания и позы…

Лена думала о чем-то своем, ножом выкатывая красные икринки в четкие линии. Ей бы стать художником или дизайнером – все привела бы к гармонии. Кроме человеческих отношений...

 

Если бы знал Олег, как он ошибался: Лена думала как раз о нем, его жене и о себе. И не под нынешний вечер приспело время расставлять все точки над “i”. Месяц назад, ничего не сообщив Олегу, она приехала в его военный городок на побережье Баренцева моря. Не подсматривать, нет. Хотелось увидеть, узнать, понять, что же держит его, почему он не может сделать выбор. Не сомневалась ни единым кусочком сердца, что любит ее, что душой давно с ней, а значит, никаких отношений не могло остаться у него с неизвестной ей женщиной, по решению ЗАГСа носящей фамилию Урманова.

Но когда увидела маленькую женщину, несущую из обледенелой колонки ведро воды в барак, почему-то названный офицерским общежитием, поняла: Олег, даже если уйдет к ней, все равно будет постоянно оглядываться назад. И винить себя. А возможно, в каких-то моментах – и ее. Одно дело оставить жену в роскоши и ни в чем не нуждающуюся, и другое – в нетопленом бараке. Олег разрывался между любовью и жалостью, помноженной на чувство ответственности. Хоть чуточку зная Урманова, можно было понять: он не уйдет от слабого к сильному, потому что не способен предавать. Ей повезло встретить такого мужчину в своей жизни, но – очень поздно. Хотя - лучше бы она не приезжала на Север. Лучше бы вообще ничего не видела, ничего не понимала в поведении Олега, доверившись только судьбе.

Увидев его сегодня, вновь готова была потерять голову. И так бы, скорее всего, получилась, если бы не споткнулась при входе в метро об осуждающий взгляд женщины, чем-то отдаленно напомнившую жену Олега. Что ей не понравилось, чему позавидовала, но эта встреча заставила Лену сжаться, уйти в скорлупу, в которой ей прекрасно жилось до момента, пока однажды незнакомый моряк не помог донести в метро сумку. Донес – до безумия, до счастливой потери памяти, до непреходящего желания каждый день видеть его, слышать, общаться. Но к чему, зачем всему этому следовало случиться, если в самые счастливые мгновения выросла стена, которую ни перепрыгнуть, ни развалить, ни обойти? Только биться об нее в отчаянии лбом…

- Я пойду, ладно? – попросила она, надеясь, что Олег со свойственной ему решительностью осадит, попросит остаться. Хотя бы на этот вечер.

Не осадил. Окаменел, занятый собой, своими чувствами. Проклятая армия учит своих офицеров еще и исполнительности, подчинению обстоятельствам…

Лена поцеловала Урманова в щеку, но когда он все-таки попытался задержать, сама отодвинулась, выставила руку: все. Все, иначе это будет продолжаться бесконечно. А мы ставим точку.

У армии наверняка было бы больше побед, если бы в ней служили женщины…

Олега удержал не только и не столько этот жест: в голове продолжали звучать слова про кувыркание в постели. И он, еще не определившись окончательно к случившемуся, подкожно чувствовал: теперь никогда не сможет относиться к Лене столь безоглядно, как раньше. Потому что узнал себе цену, увидел, каким он был все это время в глазах обожаемой женщины – самовлюбленный Дон Жуан, ищущий новые позы. Но ведь она прекрасно знала, что он женат. Почему позволила приблизиться? Чтобы потом, когда у самой появится любимый мужчина, вытащить на свет самое сокровенное и превратить его в самое постыдное, презреть и унизить? Больнее ударить, оправдывая себя?

Лена тянула время, словно ждала каких-то слов от него, но что можно говорить, если ты по уши в дерьме, когда сражен изуверским, идеально выверенным приемом – упреком за постель. Ибо против всего остального можно бороться, что-то доказывать и переиначивать. Оценивать же себя с позиций мужских способностей – это уподобиться чванливым молокососам, рассказывающим о своих сексуальных подвигах в подворотнях. И даже если ее фразы вырвались от отчаяния или с расчетом, он-то теперь знает, что думают о нем на самом деле…

- Но ты не пропадай, ладно? Звони, - зачем-то попросила Лена.

Нет, он не пропадет – он просто исчезнет из ее жизни. Он слишком любил ее, чтобы делать вид, будто ничего не произошло. Это нужно не иметь совести, чтобы, зная к себе подобное отношение, не сгорать от стыда, продолжать улыбаться. Тем более, если рядом с ней появился мужчина, которого она полюбила. С ошейником. Но у которого она просыпается на плече и который не кувыркается…

Оборвал себя, не позволив даже в мыслях скарбезности по отношению к Лене. При расставании виновным должен остаться один, и желательно мужчина – чтобы другому, любимому, жилось без гнета.

Прикрыл глаза:

“Прощай”.

“Прости”.

“Мне больно”.

“Мне тоже”.

“И все равно никогда не стану отрицать, что ты меня всегда влекла и как женщина. А тебя предостерегаю на неизвестно какое и чье будущее: больше никогда не попрекай мужчину постелью”.

“Каких же глупостей я тебе наговорила!”

“Но зачем терпела рядом, почему не сказала сразу?”

“Не смотри так, иначе я расплачусь и… никуда не уйду”.

“Да, конечно, я не смею тебя удерживать. Прошу, уходи, мне хочется остаться одному. С тобой больно”.

“Ты плачешь? Умоляю, не надо. Ты же сильнее меня”.

“Ты плачешь? У тебя же все определилось”.

“Я не понимаю, что ты говоришь. Мне остаться? Скажи – остаться?”

- Не заблудишься? – совсем потеряв нить ее размышлений, как можно беззаботнее отпустил ее от себя Олег.

- Ты учил, что в этом случае надо заплакать и подойти к дяде милиционеру.

“Да нет, оказывается, учил не только этому”, - грустно усмехнулся Олег, у которого заевшей пластинкой крутилось в голове: неужели в самом деле только позы, только постель!? Только Ленин на картинке и утюг в холодишьнике?

А, собственно, что еще было? Что еще могло быть, если их встречи можно пересчитать по пальцам? Какие могли быть театры, выставки, если хотелось остаться вдвоем, растерзать “конкуренток”, самому уснуть на ее плече! Только и требовалось – чуть-чуть подождать, и все иное тоже обязательно пришло бы…

- Что-то не так? – больше не доверяя официантке, подошел хозяин кафе.

- Все не так, - кивнул Олег, но грузин четко уловил, что грусть клиента никоим образом не относится к его заведению, и с полупоклоном исчез.

Исчезла в проеме двери и Лена, в последний момент взяв из вазочки букетик ландышей. И уже не видел Олег, как зарыдала она на улице почти в голос, заставив одних прохожих шарахнуться от нее, других - предложить помощь. Но кто может помочь женщине, расставшейся с любимым и единственным? Потому что не было у нее никаких мужчин, никаких тренеров, да еще работающих с детьми. Придумала все на ходу, и ради одного: освободить от терзаний самого желанного и самого близкого человека. Не дать ему бросить, оставить около замерзшей колонки и в холодном бараке ту, с кем худо-бедно, но прожил более трех лет. Останься человеком и офицером, старший лейтенант Урманов. Был бы ты разведен – сама бы боролась за свою любовь. Но раз нет – остается бороться со своими чувствами. Но какая же это глупость, какая несправедливость в жизни!

Она что-то еще говорила себе, убеждала и тут же сомневалась. В какой-то момент почувствовала, что силы и решительность оставляют ее, еще минута - и она вернется. Олег рассказывал про точку возврата в море, минуя которую, корабли уже не могут вернуться обратно. Обратно хотелось, хотелось безумно, но чтобы этого не произошло, перебежала улицу, отрезая себя от кафе и прошлого потоком машин. Вновь в личной жизни у нее начиналось все с нуля, все вернулось к поезду, с которого она шла с тяжеленной сумкой, и морской пехотинец, ни слова не говоря, отобрал у нее поклажу и пошел рядом. И был рядом два года, два безумных года любви и счастья. И что он может подумать о ней после всего услышанного?

- Извините, вы плачете, потому что вам кого-то жалко?

Перед ней уже давно стоял парень в спортивной форме, слегка боксируя с невидимой тенью. Тренер? Жизнь преподносит ей еще один шанс, который она только что сама и выдумала? Парень улыбался, готовый проявить участие. И она уже знает, что останавливаются около тех, кто понравился…

- Вам жалко ушедшей весны?

Он прав, ей очень жаль ушедшей весны. Но еще больше - себя. Улыбнись сейчас человеку, и все, может быть, наладится, потому что случайный прохожий, остановившийся около чужой беды, изначально добр. Олег ведь тоже когда-то остановился…

- Спасибо, мне уже лучше, - соврала Лена, хотя ей становилось все горше и горше.

Парень помялся, но она не дала ему никакого знака, посыла, чтобы он задержался, и боксер, кивнув ей, исчез за дождем. Был или не был? Раунд закончен. В чью пользу? Где Олег?

 

Олег стоял на выходе из кафе перед протянутой рукой Бабы Яги. Не позолотил при входе костлявой шершавую ладонь – вот и получил то, чего и в страшном сне не могло привидеться. С запозданием, но придется исправляться.

Достал из нагрудного кармана красную коробочку в виде сердечка, поднял выпуклую крышку. Обручальное колечко с крохотным бриллиантиком на выгнутой спинке вынулось из прорези легко – он часто доставал его, любуясь и представляя, как оно будет смотреться на руке у Лены. Но Лена ушла, и он надел перстенек на костистый, с длинным коричневым ногтем, палец Бабы Яги. Улыбнулся в замершую над ним видеокамеру, кивнул напрягшейся перед броском официантке – кто успеет. А лично он опоздал.

На улице во всю резвилась непогода, словно ведьмы из кафе тоже выскользнули вслед за ним и устроили шабаш на просторе. Прохожие торопились спрятаться в тепло, чтобы переждать непогоду, и лишь два человека, не замечая дождя и ветра, обреченными корабликами шли по улице. В противоположных направлениях. Они не захотели пережидать ненастье в бухте, и гроза трепала их паруса, подводные рифы наносили им пробоины, компас терял курс, а ветер уносил все дальше и дальше от берега. Спасительным красным светом вспыхнули вроде впереди маяки-светофоры, но это в море они дают ориентиры и манят к себе. На московских улицах они таят опасность, запрещая идти дальше. А может, наоборот, останавливая людей для того, чтобы они могли еще раз остановиться, оглянуться.

Олег послушался мудрости светофора – остановился и оглянулся. Дождь заштриховал улицу, Москву, будущее, и вместе со всем этим второстепенным – Лену. Только желание увидеть любимую оказалось настолько сильным, что прервало на миг грозовые порывы. Дождь прояснил картинку, и Олег увидел… увидел спортсмена, детского тренера, кружащего вокруг Лены. Еще теплилась, не исчезала из глубин души малюсенькая надежда, что все произошедшее – недоразумение, ошибка, случайность, которые легко исправятся, если броситься в объятия друг друга. Теперь же хоть одной ножкой топай, хоть двумя, хоть полк морской пехоты в парадном строю зови на помощь – из прошлого остался только глупый, никому не нужный колокольчик. Его звон не прогнал – собрал всех злых духов как раз над его головой.

Урманов, не обращая внимания на редких прохожих, позвонил в него, и опасения подтвердились: на серебряный, чистый, звонкий, вроде бы ангельский голосок тут же откликнулся громовой раскат. Ветер, в нетерпении маявшийся за углом, вылетел прямо на красный свет светофора с такой силой, что зашатались лотки-палатки вдоль дороги, пригнулись деревца, вдавились в грудь Олегу закрутки от значков на кителе. Вторично оглядываться не имело смысла, прошлое затушевалось дождем настолько плотно, что его как бы не стало вообще. Сзади – стена. Ничего нет. И перед там, как спуститься в подземное чрево метро, Олег вновь посмотрел на зажатый в кулаке дар Валдая. Хотел оставить его рядом с урной, но в последний момент раздумал. Колокольчик оставался последней тонкой звонкой ниточкой, которая вела к Лене. И к боли. Но вырвать их с корнем, навсегда оставить под дождем сил тем не менее не хватало.

Что ж, пусть Чечня и проверит, насколько он угадал насчет злых духов, крутящихся вокруг подарка любимой женщины. Лично ему теперь все равно...

На проходной, ничем не выдающей вход во всесильное ведомство Главного разведывательного управления Генерального штаба, по нему долго созванивались, потом дежурный подал трубку.

- Старший лейтенант Урманов? – уточнил кто-то неизвестный. - Но вам предписано явиться завтра.

- Я готов лететь сегодня.

- Похвально, но… У вас нет дел в Москве?

- Нет, - не соврал ни единой из трех букв Олег.

Неведомый собеседник задумался даже не над самим ответом, а над интонацией, что-то насторожило в ней и он дал команду:

- Проходите.

Дверь, отделявшая старшего лейтенанта морской пехоты Северного флота разведчика Олега Урманова от улицы, мирной московской жизни, захлопнулась. Зато отворилась другая, за которой его с нетерпением ждала война.

 

- …«Синица», я «Ноль-четвертый». Спасибо за морской подарочек. Хорошо, что хоть не космонавт.

- Ты мне за него потом еще спасибо скажешь.

- У меня война не потом, а сейчас. Дай мне десантника.

- Будет. Подберу – и будет.

- Только… того, чтобы без семьи. Сам понимаешь.

- Понимаю. Твоему Петрову тут кличку дали – «Капитан-200». Много «двухсотых».

- Да я перед кем угодно за каждого погибшего готов ответить!

- Не кипятись, сам все знаю. Что еще?

- Ничего. Десантника дай.

- Дам. Конец связи».

 

Читать далее - Глава 2.

 

Анонсы

12 января 2024 г. - в рамках выставки-форума "Россия", проходящего на территории ВДНХ, по адресу: г. Москва, проспект Мира, д.19, пав. 75, предусмотрено проведение "Дня Брянской области".

Март 2024
Пн Вт Ср Чт Пт Сб Вс
26 27 28 29 1 2 3
4 5 6 7 8 9 10
11 12 13 14 15 16 17
18 19 20 21 22 23 24
25 26 27 28 29 30 31

Брянские новости